Как из Дикого Запада делали революционный Восток
Роман Глодов — когда-то вор, а ныне коммунист, — возвращается в родную Козыревку (выглядящую как приличных размеров город, несмотря на название), чтобы почти с нуля создать милицию, потому как предыдущие пятеро начальников погибли или сгинули. Да и помощников у него пять — и очень разных.
Один из примеров примирения жанрового кино с явной оглядкой на западные жанровые клише, а заодно и клише советской идеологии и мифологии. Вестерн на советский лад, поименованный как истерн. В данном случае — не лучший его образец. Штампованный, не мотивированный, бесхарактерный и рассчитанный на некритичное подростковое восприятие… Во всяком случае лишенные портрета вахрамеевцы, арест только на основании крестика на руке, разбитая в заброшенном доме недобитая контра, непонятно почему даже не пытающаяся сдаться или сбежать, почему-то купившиеся на нехитрый милицейский прием, да ещё и всей бандой, преступники… В общем, сюжетно уж больно смахивает на какую-то былину с заранее заданными ролями. Порой ещё и многовато пафоса притом. Вот разве что девушка Ольга (?) в исполнении Ларисы Белогуровой вызывает хоть какой-то полуэротический и полупсихологический интерес.
Да и слишком напоминает этот фильм зарубежную классику типа «Дилижанса», «Великолепной семёрки» и даже «Ровно в полдень» с его темой одинокого шерифа в городе страха… Никак не могу вспомнить, откуда взят мотив поезда… Но он появлялся и в Неуловимых, и в Своём среди чужих и точно где-то за границей.
Но только одна незадача — профессионально и творчески (режиссерски) не слишком удачная картина все равно смотрится. И приходят исключительно банальные объяснения такого феномена — вечная ностальгия по советскому детству, яркие актеры (прагматичный и романтичный железный комиссар Сергей Никоненко, некомедийный Михаил Пуговкин, лучшую роль для себя сыграл, хотя не без переигрывания, Владимир Грамматиков и трагичную роль матери революционера-интеллигента сдержанно и с достоинством сыграла мало задействованная в кино замечательная Нина Меньшикова) и удачный ритм в целом… Если вам этого достаточно, то вперёд на просмотр.
smidmi1979
Плетью обуха не перешибёшь?
Тяга к приключениям у Самвела Владимировича Гаспарова, наверное, с той поры, когда он до начала кинокарьеры работал шофёром-дальнобойщиком. В 1970 году окончил режиссёрский факультет ВГИКа, мастерскую Михаила Ромма. Режиссёрский дебют состоялся в 1974 году картиной «Рейс первый, рейс последний», в которой Гаспаров отдал дань своей прежней профессии. В основном, Гаспаров снимал приключенческие фильмы о Гражданской войне, детективы и боевики, которые критиковались за отсутствие психологизма и обилие кровавых сцен, но при этом, были всегда востребованы советским зрителем. Лучшей работой режиссёра по праву считается «истерн» «Шестой», снятый после интересных и ярких фильмов «Забудьте слово «смерть»" (1979) и «Хлеб, золото, наган» (1980). Самвел Владимирович любил кино, любил приключения, любил работу. Его часто критиковали за то, что он формально подходит к проработке характеров, уделяя внимание исключительно действию и стремительности сюжета.
Гаспаров делал замечательные боевики, выдерживая их в строгом соответствии с классическими вестернами. В работу он погружался с головой, отдавая всего себя магии кино. Он как-то сказал: «Фильмом надо заниматься, пока горишь желанием. Это как заниматься любовью с женщиной — только пока есть страсть, пока не перегорел. Кино без страсти делать нельзя». Разумеется, такая тяга к вестернам в советское время не особо поощрялась, поэтому и подвергались критике его работы: «режущая глаз многозначительная символика», «театральность молчаливой массовки», «предугаданность сюжетных поворотов» и много чего ещё.
К счастью, зритель, в основной своей массе критику не читает, поэтому смотрит картину «с чистого листа» без предвзятости многомудрых, иногда малопонятных слов. И вот «с чистого листа» картина «Шестой» производит весьма и весьма приятное впечатление. Я нисколько не против символики — пусть будет. Ведь шестой — это не только шестой по счёту начальник милиции, но и шестой в группе единомышленников, которых ему удалось создать.
Сергей Никоненко ролью Романа Глодова в очередной раз доказал, что актёр он многогранный. Начальник милиции в его исполнении — крайне колоритная и запоминающаяся личность. То же можно сказать и о каждом из шести членов его небольшого отряда: парикмахер Павлик (Владимир Грамматиков) — ярчайший персонаж, как в быту, так и во время перестрелок ("Ложись!»). Милиционер Аристарх Лушков (Евгений Бакалов) — какими только «эпитетами» не награждённый весельчаком парикмахером: Пантелеймон, Мефодий, Евлампий. Два богатыря Никита (Сергей Ульянов) и Охрим (Махарбек Кокоев) сливаются в одну личность витязя из былинных сказок. Врач Александр (Тимофей Спивак) — интеллигентный честный человек и верный друг. Очень интересная роль у Михаила Пуговкина.
Ярко и в то же время отстранённо-возвышенно сыграла в эпизодах Лариса Белогрудова. Актёры все вместе создали настоящий пульсирующий мир, в котором персонажи живые и яркие а вовсе не картонные или ходульные. Батальные сцены сняты на самом высоком уровне — динамично, увлекательно, с изрядной долей юмора. А ведь в революционно-приключенческом фильме — это, пожалуй, главное.
FRIDMON
В защиту милиционера.
Иногда, случается, критика требуют к барьеру. Съемочная группа фильма «Шестой» обиделась на меня и на «Искусство кино», где была помещена моя рецензия. Устроили диспут. А так как количество отрицательных отзывов на фильм тем временем выросло, на диспут пришли еще и другие рецензенты. В результате только то и произошло, что мы повторили свои доводы и выслушали другие мнения.
Помню короткое, сдержанное выступление режиссера Самвела Гаспарова. Он никого ни в чем не обвинял. Да, кажется, и вообще был против этого разбирательства. На словах он допускал, что в упреках противников картины, может быть, есть своя правота... Но оговаривался — важен тон разговора, даже о недостатках: «Равнодушный сосед злорадно отметит: у вашего ребенка уши большие или одна нога больше другой... А свой, близкий человек, пусть даже скажет то же самое, скажет другими словами, с другим выражением — он будет сострадать. Всегда обижает, до боли в сердце, недобрая, недружественная рецензия...»
Высокий, худощавый, он, действительно, страдал и так демонстративно не предпринимал никаких ответных ударов (другие члены съемочной группы были здесь на редкость азартны), что я чувствовал себя извергом и кровопийцей. Но появились уже и другие изверги. Это утешало. И кроме того, — кто сказал, что правда всех устраивает, решительно никому не причиняя боли?
Мысленно я пересматривал фильм.
Стремительное действие началось в нем еще до титров. Сосредоточенный, уверенный в себе человек сидит в телеге позади испуганного, болтливого возницы. Дорога пролегает в опасных местах, где пошаливают лихие ребята из леса. И вот, в самом деле, выросли на повороте двое па лошадях, с обрезами. Смельчак с ледяным, ненатуральным спокойствием грызет сухарь. И не было бы никакого фильма, если бы головорезы без лишних слов, на ходу всадили бы в него по пуле. Один так и собирался сделать. Другой, на свою голову, решил завести разговор: мое-де почтение, да не покажете ли документик? Документ он получил, да только вслед за ним пулю в сердце. После чего, совершив акробатический кульбит, наш герои срезал второго, зашедшего ему за спину. Опешивший возница только руками развел в изумлении: «Ну, цирк, ей-богу!»
Сомнений нет — перед нами вестерн.
Это его типичное начало — с показательной встречей чистого добра с чистым злом па территории, пока еще не охваченной правопорядком. Это его обычный ритм — зловеще затянутые, разрывающие душу паузы перед схваткой а мгновенная, как удар молнии, развязка.
Это, наконец, его всегдашнее пристрастие к героям повышенных телесно-оружейных возможностей, будто каждый окончил цирковое училище и долгие годы упражнялся в тире.
И все было бы хорошо, только что-то резануло, как досадный диссонанс... Так и есть. Всему этому эпизоду, всему фильму предшествовал торжественный титр: «Советской милиции, ее первым шагам посвящается».
Невольно задумаешься. Совершенно очевидно, что такое посвящение налагает на художников определенного рода обязательства. Если они посвящают свой фильм советской милиции, первым ее шагам, то, надо полагать, относятся к ней с уважением, не допустят в рассказе о ней какой-нибудь отсебятины. Разумеется, этот титр никто не прочтет как обещание вести речь лишь о реальных фактах, да еще с сохранением настоящих имен и фамилий. Нет, он не читается категорическим утверждением только подлинности, только документальности. Однако все-таки свидетельствует об оглядке на историю, о желании авторов сверять работу своей творческой фантазии с тем, что было, могло быть.
Итак, что же все-таки перед нами: «цирк», выражаясь языком возницы, или «первые шаги», как заверяет фраза посвящения?
Как увеличивала свои ряды рабоче-крестьянская милиция? Наверное, начальник отделения отправлялся за помощью в райком, в партячейку, беседовал с теми, кто образом жизни, характером, идейной убежденностью казался ему наиболее подходящим для этой трудной профессии. На селе была возможность опереться на батрака, на безлошадного бобыля.
Глодов из фильма «Шестой» так не поступает.
Он думает не об организации работы милиции (не всегда такой уж романтической и героической), а лишь об одной операции — как разгромить банду вахрамеевцев, бандитов, засевших в окрестных лесах. Все остальное его как будто не интересует.
Глодов, собирая свою команду для сражения (хотя он-то говорит, что набирает милиционеров) вынужден ориентироваться на романтические абстракции.
Никита, как его аттестуют за глаза, местный Голиаф, приходит из цирка, не в каком-нибудь переносном смысле слова, а в самом прямом: он не то гиревик, не то борец. Еще мы узнаем, что Никита любит детей. Затем появляется в окрестностях городка совершенно загадочная личность — некто Охрим. О нем говорят, что он «лошадей пасет, потому что с людьми ужиться не может». Достаточно, чтобы Глодов пригласил его.
Циркач, бродяга, третьим милиционером становится парикмахер.
Все бывает в жизни. Однако в исполнении В. Грамматикова Павлик — недоразумение господне, недотепа, из этаких нэпманов-неудачников. Его пошловато-жуликоватого вида вполне достаточно, чтобы не подпускать его к малейшей возможности пользоваться властью.
Четвертым милиционером становится фармацевт, точнее — замещающий фармацевта, в прошлом — студент, подвергался репрессиям при царском режиме, но решительно нельзя понять его партийную окраску. Большевик? Мягкотелый интеллигент, временно помогавший подпольщикам? Добрый человек, увлеченный больше всего своей наукой? Или ни рыба, ни мясо, — пойдет, куда позовут?
Пятым помощником Глодова становится комсомолец Лушков, сплошное воодушевление и романтическая революционная риторика.
Ну, а кто выступает против этой странной милицейской бригады?
Остатки деникинских, мамонтовских частей? Дезертиры из Красной Армии? Выродившиеся анархистские банды? Местная кулацкая самооборона?
Ничего не объясняется. Как среднерусские поля в фильме «Шестой» склеиваются недрогнувшей рукой с крымским городским пейзажем, так и в обрисовке врагов берется все, что лежит рядом. Зверски жестокие. Сознающие, что час их пробил. С наколками в виде креста у большого пальца. Вполне условная болотная нежить...
М. Козаков здесь в роли юриста Данилевского. Когда-то, в царское время его герой был следователем, упек юного Глодова за воровство. Тот ничуть не сердится — как раз в камере он познакомился с настоящими революционерами. Теперь Данилевский без ног, передвигается в инвалидной коляске. У Глодова нет пока оснований подозревать его, но, честно говоря, какие у него основания доверять инвалиду-юристу?
Словом, когда Данилевский обернется главарем бандитов Вахрамеевым, у нас, зрителей, не вырвется возглас изумления.
Читатель, надеюсь, не принял меня за злокозненного врага вестерна как жанра. Нет, этот жанр занял свое место в нашем репертуаре. Началось с «Огненных верст», приспособивших к условиям гражданской войны сюжетные повороты бессмертного «Дилижанса» Джона Форда. В нашем активе есть замечательное «Белое солнце пустыни», где состав событий, впору схеме вестерна, но служит тому, чтобы вести речь о людях, сегодня не всегда попятных нам, о цвете того времени, о духе его. В этой картине стала помощницей добрая ирония — она от несовпадения схемы, стандарта, налаженного хода мышления и реальной сложности. Удача пришла потому, что структура фильма В. Мотыля была органическая, то есть живая. Фильм смотрел на давние, очень важные обстоятельства нашей истории с сегодняшней общей потребностью увидеть их по-новому, взвесить взглядом как бы со стороны, чтобы заново увериться в их весомости. Здесь средства сказки служили правде.
Сергею Никоненко в роли Глодова повезло меньше, чем Анатолию Кузнецову, создавшему в «Белом солнце» многомерную и привлекательную фигуру Федора Сухова. Сухов оглядывался вокруг себя в подсветке фольклорных подробностей из многочисленных солдатских баек. Глодов, на мой взгляд, понимает историю музейно. Он не живет, а хотел бы дотошно следовать некоей документальной данности — например, гриму Бабочкина в «Чапаеве». Странный выразительный прием…
В финале «Шестого» нам докажут форменное побоище, хорошо затянутое, как и полагается по канонам. На местную железнодорожную ветку вызван совершенно пустой поезд, но все без исключения окрестные бандиты попались на пущенную сплетню, будто там везут золото. Никогда начальник милиции не видел и не мог видеть ни одного американского вестерна, однако ловушка, задуманная им, в точности, до деталей соответствует многочисленным сценам налетов индейцев на дилижансы и даже на поезда. Правда, в этих сценах хозяевами положения до поры были индейцы. Те, кто отстреливался из вагона или экипажа, только тянули сопротивление да подхлестывали лошадей или подбрасывали уголь в топку, пытаясь оторваться от преследователей. Спасение всегда приходило со стороны. Глодов всех перещеголял: он задумал с помощью пятерых своих подручных (мы еще не знаем, умеют ли они стрелять) перебить всех бандитов. Да, это так: задумано полное, безоговорочное огневое истребление двух-трех сотен головорезов горсточкой людей, едущих в поезде. А так как это все-таки слишком сказочно, то появляются в разгар боя какие-то крестьяне, подоспевшие, оказывается, на помощь милиционерам.
Все становится загадочным и таинственным в этом фильме, если искать у его создателя желание быть историком первых лет советской милиции, быть приверженцем жанра вестерна, быть создателем интересных, неожиданных мизансцен или оригинального монтажною решения. И все становится куда как просто, лишь только допустишь, что постановщика вполне устраивает возможность выглядеть историком, не будучи им пи в какой степени.
А между тем рассказать всерьез о первых годах советской милиции — как, наверное, это интересно!
Демин В. П. (1984 отрывок из книги "Поговорим о кино")
