"Тридцать три"

ОТЗЫВЫ

Сатирическая трагикомедия

В 1965 году были созданы сразу две замечательные отечественные картины, так сказать, на «зубную тему» - «Похождения зубного врача» и «Тридцать три». Но лента Элема Климова по сценарию Александра Володина вызвала резкое раздражение начальства - будто у них всех вдруг разболелись зубы после просмотра. А комедии Георгия Данелии повезло чуть больше, быть может, из-за того, что он и соавторы по сценарию Валентин Ежов и Виктор Конецкий догадались в качестве извинительного жанрового подзаголовка поставить в титрах после названия хитроумное определение: «ненаучная фантастика». Дескать, чего с нас взять - мы рассказываем абсолютно неправдоподобную и совершенно ненаучную байку, вообще травим забавный анекдот (вспомним, что и у главного героя, который прославился благодаря обнаруженному у него 33-му зубу, фамилия почти соответствующая - Травкин), желаем просто повеселить собравшуюся публику.

Но от чего же так грустно и тоскливо на душе - словно и не было перед этим, казалось бы, такой лёгкой и беспечной лирической комедии, как «Я шагаю по Москве»?! Почему хочется вместе с простодушным персонажем Евгения Леонова, сразу поверившим в свой исключительный природный дар, внезапно склонить в тихом унынии беспокойную головушку и затянуть доверительно и искренне: «На речке, на речке, на том бережочке мыла Марусенька белые ноги...». Кстати, знаменательно, что не только сам актёр, который тогда впервые снялся у Данелии, но и эта задушевная песня стали своеобразными талисманами для режиссёра, чуть ли не единственным утешением в жизни и творчестве, когда слёзы не то что капают, а их уже ничем не унять…

Да, есть в «Тридцать три» и «ненаучная фантастика», которую в Америке называют «фэнтэзи»; и подчас злая сатира на одержимую толпу, которой только подавай нового кумира, а уж она его превознесёт до небес (то бишь до космоса!); и всего лишь добросердечный и застенчивый юмор в представлении столь милых русских обывателей, кого даже и не хочется клеймить позором за стремление устроить себе праздник. Однако надо всем этим исподволь берет вёрх задумчиво-печальная, более того - какая-то безысходно-неземная тоска по иной жизни.
Рискую опять навлечь на себя упреки, что очень часто и вовсе не к месту вспоминаю социально-политическую ситуацию в стране в середине 60-х годов, а особенно - после переломного августа 1968-го. Но куда денешься от собственного ощущения в середине 70-х годов, когда случайно поймав ранее не виденный мной фильм «Тридцать три» в кинотеатре «Уран», ныне несуществующем, я вышел из зала в состоянии растерянности: пришёл посмеяться, а захотелось плакать по необъяснимой причине - ну, хотя бы над этой простенькой песенкой про «тот бережок».

Вот и для русского сокровенного мужичка Ивана Травкина всё его будто пригрезившееся фантазийное существование в почёте, славе и преуспевании - как сказочное и одновременно некое подспудно диссидентское путешествие в неведомые дали, за недозволяемые пределы, в другую реальность. Однако рано или поздно из любого (в том числе воображаемого) странствия приходится возвращаться на родину, в эти самые Верхние Ямки, в свой какой-никакой дом, к брошенной на произвол семье. И жить скромно и незаметно, как прежде, забыв о всё-таки нехорошей цифре 33 (говорится же - «тридцать три несчастья»), которая вообще-то является поделёнными надвое, более мистическими 66.
KINANET

... Одна из самых злободневных и едких сатирических комедий первой половины 60 – х. Неприкрытая ирония, переходящая в сарказм над пустозвонством, показухой и отсебятиной. Почти постоянный смех (хотя и не до упаду) над едва не непрерывными комическими ситуациями, в которые попадал главный герой Сергей Иванович Травкин, мучающийся от нестерпимой боли своего «тридцать третьего» зуба. Потешались над «Я шагаю по Москве», исполняемого молодым голосом Митрича – Светлани под аккомпанемент хора безалкогольного завод «Тумба, тумба, тумба, тумба…». Смеялись, когда Прохоров – Парфенов, певший, заикаясь, на открытии памятника своему другу «Ммыла Мммарусенька белые ножки…», ночью подкрался к монументу Травкина и замахнулся на него чугунным утюгом. Помню, самый дружный хохот у зрителей вызвал почетный кортеж «Чаек», сопровождаемый мотоциклами и везущий будущего визитера на Марс в Верхние Ямки для предотлетной встречи с семьей.

Но, как рассказывали уже в конце 70 – х сотрудники Института космических исследований и Крымской астрофизической обсерватории (одновременно предвосхищая мой вопрос: «Куда пропала популярная кинокомедия?»), фильм основательно не понравился некоторым партийным деятелям, разглядевшим неприкрытую сатиру, на него обиделись некоторые космонавты, расценившие определенные сцены как насмешку над ними.

Лента попала в список нерекомендуемых для кинодемонстрации и исчезла с кино и теле экранов больше чем на два десятилетия. Но в провинции, где имелись свои кинокопии и где «забыли» о требованиях циркуляра, фильм иногда показывали. А с наступлением перестройки его вновь вернули в официальный широкий кинопрокат. И вновь зрители повеселились над приключениями незадачливого героя Евгения Леонова, неожиданно взлетевшего на гребне волны популярности и столь же неожиданно лишившегося случайно доставшейся ему славы.
Франк Мюллер

Из книги Георгия Данелия "Безбилетный пассажир"
"Мыла Марусенька…"

После картины «Тридцать три» почти во всех моих фильмах звучит песня «Мыла Марусенька белые ножки». И часто меня спрашивают — а что эта песня значит?
— Ничего. Память.
Когда снимали в «Тридцать три» сцену «выступление хора завода безалкогольных напитков», я попросил Леонова спеть «Марусеньку», — это была единственная песня, слова которой я знал до конца. А запомнил я ее так: в архитектурном институте на военных сборах тех, кто участвовал в самодеятельности, освобождали от чистки оружия. Но пока я раздумывал, куда податься, все места уже были забиты, — не хватало только басов в хоре. Я пристроился в басы и неделю в заднем ряду старательно открывал рот. Разучивали песню «Мыла Марусенька». А потом пришел капитан (он же хормейстер) и стал проверять каждого в отдельности. Из хора меня тут же вышибли, но слова я запомнил на всю жизнь.

Леонов так спел эту песню, как мог спеть только он один. И мне захотелось, чтобы она звучала везде. В картине «Кин-дза-дза» ее поет даже инопланетянин Уэф.

Между прочим: А тогда, на сборах, мне все-таки удалось спеть на концерте. После того, как меня вышибли из хора, я организовали трио грузинской песни: я, Вахтанг Абрамашвили и Дима Жабицкий, по прозвищу Джеймс. Джеймс грузинского не знал, но у него был мощный баритон. Мы написали ему слова на бумажке и научили их сносно произносить.

На концерте сценой служил грузовик с откидными бортами, освещенный «в лоб» мощным прожектором. Прожектор слепил глаза, и слова на бумажке Джеймс прочитать не мог, поэтому вынужден был на ходу сочинять какую-то несусветную абракадабру. Но солдатам нравилось, нам аплодировали. Джеймс разошелся и вопил во весь голос. Успех был полный, мы бисировали.

А назавтра командир взвода влепил нам три наряда вне очереди, и мы три дня чистили сортиры. На концерте присутствовала жена политрука, грузинка. Она возмутилась и сказала мужу, что мы издеваемся над грузинскими песнями и русским народом.

"Памятник"
«Тридцать три» мы снимали в Ростове Ярославском. Погода стояла хорошая, снимали быстро и споро. Когда все ладится, то и вспоминать вроде бы потом нечего. Запомнился, пожалуй что, только эпизод «памятник». Его снимали последним.

По сюжету фильма Травкина как выдающегося человека отправляют на Марс завязать контакт в марсианами, а в родном городке, на площади, ему ставят памятник. Мы сделали из папье-маше бюст Леонова, смотрящего в небо, на постаменте написали «Травкин Иван Сергеевич, образцовый семьянин» и поставили памятник на привокзальной площади. Рядом построили временную трибуну, положили красную ковровую дорожку, вокруг памятника поставили пионеров в красных галстуках, на трибуну поднялись Мордюкова, Авдюшко, Соколова, Парфенов, Ялович, Чурикова и другие актеры, — и мы стали ждать поезда. Когда подошел поезд и на площадь вышли пассажиры, мы включили камеру, а Мордюкова стала толкать речь о том, каким образцовым семьянином и выдающимся рыболовом-спортсменом был Иван Сергеевич. Пассажиры подошли к трибуне, остановились и стали слушать, — это нам и надо было. Собрать массовку в Ростове Ярославском трудно, — не Москва, бездельников очень мало.

Когда приехали в Москву и отсмотрели материал, два кадра оказались негодными — брак пленки. Вернулись в Ростов Ярославский, чтобы переснять. Сошли с электрички, выходим на площадь — ба! Стоит наш памятник, а вокруг уже разбит газон, и пожилой рабочий красит ограду.
— Кому памятник, дед? — спросил я.
— Травкину Ивану Сергеевичу.
— А кто это? За что ему такая честь?
— А за то, что не блядун.

Местное начальство решило: раз москвичи поставили памятник, торжественно открыли его и речь говорить приехала сама Нонна Мордюкова, значит, — так надо. И выделили из бюджета средства на его благоустройство.
Так Леонов-Травкин и стоял на привокзальной площади, пока папье-маше не развалилось под дождем.