Фан-ролик

"Хозяин тайги"

Трейлер создан по мотивам фильма "Хозяин тайги" (1968 реж. Владимир Можаев)

ЛИЧНОЕ
Детективная составляющая фильма ушла в прошлое. Но нынешним временам "проступки" героев выглядать по детски наивными. То что в шестидесятые трактовалась как преступление, сейчас на фоне безнаказаных убийств, краж на миллионы воровство в магазине "по случаю" - шалость.
Но интересно наблюдать за выстраиванием характеров нашими популярными актерами, деятельность которых станут событием в культурной жизни страны. Ну и сама тайга, и чуть-чуть жизнь людей в этакой "глухомани".

"Хозяин тайги" 1968

Съемочная группа Автор сценария: Борис Можаев Режиссёр-постановщик: Владимир Назаров Оператор-постановщик: Владимир Николаев Композитор: Леонид Афанасьев Директора картины: Алексей Стефанский Заместитель директора картины: Сергей Каграманов Художники-постановщики: Семён Ушаков, Ирина Шретер

Актёры (в главных ролях) Валерий Золотухин — старшина Василий Фокич Серёжкин Владимир Высоцкий — Иван Рябой, бригадир сплавщиков Лионелла Пырьева — Нюрка, повариха Михаил Кокшенов — Николай Ипатов, сплавщик Дмитрий Масанов — Николай Носков, директор магазина Леонид Кмит — Лубников (Назарыч), конюх Эдуард Бредун — Геня Варлашкин, сплавщик Иван Косых — бритоголовый сплавщик Владимир Липпарт — Фомкин, сплавщик Екатерина Мазурова — Семёновна, бабка Носкова Алла Мещерякова — Таня, жена Серёжкина Владимир Рудый — Антон, сплавщик Пётр Савин — председатель сельсовета Павел Шпрингфельд — Степан, сельский пьяница

......................................................................................................................................................................

Как создавался фильм

Позади полтора месяца работы "на натуре", в тайге, в 280 километрах от Дивногорска. Для актеров стала привычной роба сплавщиков. Все устали и хочется в Москву. Но работа над фильмом продолжается и сейчас.
Рано утром, когда автобус вез нас к месту съемки, над Маной неподвижно, ровным строем висели облака, как белые парашюты. И даже операторы, которых ничем не удивишь, ахнули: "Вот это кадр!".

...В таежной деревне, у реки, по которой сплавляют лес, живет милиционер Сережкин. Как добрый хозяин, знает он каждого человека, каждую тропинку в тайге. Внешне ничем не примечателен, невысокий, чуть сутуловатый, с пухлыми, почти детскими губами под темной строчкой усов, он просто симпатичен с первого взгляда. Но, видно, что-то большее разглядели в нем люди, если в ночь-заполночь приходят к нему за помощью.
Так и в этот раз. В поселке сплавщиков обокрали магазин. Подозрение пало на одного из сплавщиков - Ипатова.
И именно с этого момента начинается рассказ о втором "хозяине", бригадире Рябом. Это он ограбил магазин, но никто этого не видел, и прямых улик против него не было.

Рябой - власть здесь, в бригаде. Он умен, Рябой, он хитер. Все сплавщики поодиночке узнали жестокость его кулаков, и они боятся Рябого. Он - хозяин. Пока хозяин.
Победить Рябого не легко. Для этого нужна сила. Сила характера, правоты, справедливости. И именно за это ненавидит Рябой Сережкина и боится его.

Оба "хозяина" в фильме поют. Напевает старую русскую песню Сережкин. Каждый может подпеть ему. Так же просто, негромко, задумчиво. И песня сблизит, сроднит.
Поет Рябой, умно, зло, здорово (песни написал и исполняет сам Высоцкий). Но другим петь с ним почти невозможно. Ему не нужны друзья даже в песне. Он чувствует свою власть, свое жестокое превосходство.
Внешне фильм - детектив. Есть в нем и выстрелы, и погони, но не это главное. Раздумье о подлинной красоте и авторитете человека - вот основная идея.
Работа над фильмом идет ежедневная, напряженная. В шесть часов утра отходит от гостиницы голубой мосфильмовский автобус.

Не хватает времени и погода плохая, небо опять затянуло облаками. И сколько ни смотри на него с ожиданием, со злостью, с мольбой - не поможет. Солнца нет. Поэтому не может быть и съемки.
А Мана и сейчас очень хороша. Скала, у подножия которой идут репетиции и съемки, уди вительно красивая и яркая от разноцветных пятен мха.

Голос Владимира Александровича Назарова: "Сегодня снимаем сцену драки на заломе".
Длинный язык беспорядочно сцепившихся и торчащих из воды бревен пересекает реку. Это и есть залом.
Они стоят тесным кружком - режиссер и актеры и анализируют эпизод, курят и спорят.
"Мне это интересно. Мне драка нужна. Понял? Он моя правая рука - Варлашкин. Никто за него не заступится. Я два года вас всех в кулаке держу. Все вы мной связаны. Пока вам милиционер не помог. Понял, нет?" - говорит, вернее почти кричит Рябой - Высоцкий.
Ему доказывают: "Это не должно быть простой дракой. Это издевка. Он сильнее тебя физически, а ты его спокойно раза два ногой в воду столкни и почти ласково: "Успокоился? А теперь иди работай". Это же сильнее".
"Массовка", устроившаяся в ожидании съемки на камнях, пересмеивается. "Может, нам попробовать? Может, у нас лучше выйдет?" Притихли ребятишки-зрители.
Лениво растянулся на бревне Варлашкин. Медленно подходит к нему Рябой. С берега не слышно, о чем они говорят на заломе, и поэтому еще неожиданнее удар Рябого. Варлашкин с шумом падает в воду. И спокойно, с жесткой усмешкой на лице наклоняется над ним бригадир.

В фильме это займет одну-две минуты, а сейчас - первый дубль, второй, четвертый...
Костюмеры держат наготове сухую одежду. Чаще посматривают на небо операторы. В облаках появились голубые окошки и, кажется, скоро можно будет снимать.
Действительно, брызнуло солнце, такое долгожданное и ненадежное, и хриплый голос мегафона подхватывается эхом: "Съемка! Начинаем съемку! Актеры, по местам. Быстрее, товарищи. Солнце может уйти!"
- Внимание! Мотор!!
Вспыхивают "юпитеры". Тихо стрекочет кинокамера.
И опять медленно подходит к Варлашкину Рябой.
Сцена закончена.
Отснято около десяти тысяч метров пленки. Из них на экран выйдет меньше тысячи.
Через две недели киноэкспедиция вернется в Москву, и начнутся съемки в павильонах Мосфильма. И снова бесконечные репетиции, споры, дубли.
рождается новый фильм.

В.Соловьева.
"Красноярский комсомолец" 1 сентября 1968 г.

Воспоминание от В. Золотухина

Говорят, когда-то здесь " кроваво проходил Колчак. Мы жили на постое у хозяйки Анны Филипповны в пустом брошенном доме ее сына, который оставил все хозяйство матери на продажу и уехал жить в город, как многие из нас. "Мосфильм" определил нам две раскладушки с принадлежностями; на осиротевшей железной панцирной кровати, которую мы для уютности глаза заправили байковым одеялом, всегда лежала гитара, когда не была в деле. И в этом позаброшенном жилье без занавесок на окнах висела почему-то огромная электрическая лампа в пятьсот, однако, свечей. Кем и для кого она была забыта и кому предназначалась светить? Владимир потом говорил, что эту лампу выделил нам мосфильмовский фотограф. Я не помню,- значит, фотограф выделил ее ему. Работал он по ночам. Днем снимался. Иногда он меня будил, чтобы радостью удачной строки мне радость доставить. Удачных строк было довольно, так что... мне в этой компании было весело.

А в окна глядели люди, жители Сибири. Постарше поодаль стояли, покуривая и поплевывая семечками, помоложе - лежали в бурьяне, может, даже не дыша; они видели живого Высоцкого, они успевали подглядеть, как он работает. А я спал, мне надоело гонять их, а занавески сделать было не из чего. Милицейскую форму я не снимал, чтобы она стала моей второй шкурой для роли, а жители села думали, что я его охранник. Я не шучу, это понятно, в 1968 году моя физиономия была совсем никому не знакома. 

И ребятишки постарше (а с ними и взрослые, самим-то вроде неловко), когда видели, что мы днем дома, приходили и просили меня как сторожа "показать им живого Высоцкого вблизи". И я показывал. Вызывал Владимира, шутил, дескать, "выйди, сынку, покажись своему народу...". Раз пришли, другой, третий и повадились - "вблизи поглядеть на живого...". И я вежливо и культурно, часто, разумеется, обманно выманивал Володю на крыльцо... пусть, думаю, народ поглядит, когда еще увидит... А потом, думаю (ух, голова!), а чего ради я его за так показываю, когда можно за что-нибудь?

Другой раз, когда "ходоки" пришли, я говорю:
- Несите, ребята, молока ему, тогда покажу. Молока наносили, батюшки!.. Не за один сеанс, конечно. Я стал сливки снимать, сметану организовали... излишки в подполье спускал или коллегам относил, творог быстро отбрасывать научился, чуть было масло сбивать не приноровился, но тут Владимир Семенович пресек мое хозяйское усердие.
- Кончай, говорит, Золотухин, молочную ферму тут разводить. Заставил весь дом горшками, не пройдешь... Куда нам столько? Вези на базар в выходной день. Он-то не знал, что я им приторговываю помаленьку.
И тут я подумай, а не дешевлю ли я действительно с молоком-то?.. А не брать ли за него чего... покрепче? Самогон, к примеру.... Мне ведь бабки не продавали, я ведь милицейскую форму-то не снимал ни днем, ни ночью. Ну, на самогон-то я, конечно, деньги сам давал, лишь бы нашли-принесли, что они и делали охотно... лишь бы поглядеть на живого.
Прости ты меня, Владимир Семенович, грешен был, грешен и остался, винюсь, каюсь... Но сколько бы и чего кому теперь сам ни дал, чтоб на тебя на живого одним глазком взглянуть. ...Ну, да свидимся, куда денемся, теперь уж, конечно, там, где всем места хватит, где аншлагов не бывает, как на твоих спектаклях бывало...

- Чем отличается баня по-белому от бани по-черному? - спросил он меня однажды. За консультацией по крестьянскому быту, надо сказать, обращался он ко мне часто, думая, раз я коренной чалдон алтайский и колхозник, стало быть, быт, словарь и уклад гнезда своего должен знать досконально, в чем, конечно, ошибался сильно. Но я не спешил разуверять его о том, играя роль крестъянского делегата охотно, завираясь подчас до стыдного. На этот раз ответ я знал не приблизительный, потому что отец наш переделывал нашу баньку каждый год-то с черной на белую, то с белой на черную и наоборот-по охоте тела.
- Баня по-черному - это когда каменка из булыжника или породного камня сложена внутри самого покоя без всяких дымоотводов. Огонь раскаляет докрасна непосредственно те камни, на которые потом будем плескать воду для образования горячего пара. Соображаешь? От каменки стены нагреваются, тоже не шибко дотронешься. Дым от сгорания дров заполняет всю внутренность строения и выходит в двери, в щели, где найдет лаз. Такая баня, когда топится, кажется, горит. Естественно, стены и потолок слоем сажи покрываются, которую обметают, конечно, но... Эта баня проста в устройстве, но не так проста в приготовлении. Тут - искусство почти. Надо, допустим, угар весь до остатка выжить, а жар первородный сохранить. Что ты, что ты, Володя... Это целая церемония: кто идет в первый пар, кто во второй, в третий... А веники приготовить? Распарить так, чтобы голиками от двух взмахов не сделались? Что ты!
Баня по-белому - баня культурная, внутри чистая. Дым - по дымоходу, по трубе и - в белый свет. Часто сама топка наружу выведена. Но чего-то в такой бане не хватает, для меня, по крайней мере, все равно, что ухи на газу. Моя банька - банька черная, дымная, хотя мы с братом иной раз с черными задницами из бани приходили и нас вдругорядь посылали, уже в холодную...

В то лето Владимир парился в банях по-разному:
недостатку в банях в Сибири нет.
И вот разбудил он меня среди ночи очередной своей светлой и спрашивает:
- Как, говоришь, место называется, где парятся, полок?
- Полок,- говорю,- Володя, полок, ага...
- Ну, спи, спи...
В эту ли ночь или в другую, уж не помню сейчас, растряс он меня снова, истошный, с гитарой наизготовку, и в гулком брошенном доме, заставленном корчагами с молоком, при свете лампы в пятьсот очевидных свечей зазвучала "Банька":

Протопи ты мне баньку, хозяюшка, 
Раскалю я себя, распалю!
На полоке у самого краешка 
Я сомненья в себе истреблю!

Разомлею я до неприличности,
Ковш холодной-и все позади... 
И наколка времен культа личности 
Засинеет на левой груди...

Где-то с середины песни я стал невольно подмыкивать ему втору, так близка оказалась мне песня по ладу, по настроению, по словам. Я мычал и плакал от радости и счастья свидетельства...
А когда прошел первый угар радости, в гордости соучастия я заметил Владимиру, что "на полоке" неверно сказано, правильно будет - на полке.
- Почему?
- Не знаю, так у нас не говорят.

"У нас на Алтае", "у нас в Сибири", "у нас в народе" и т. д.- фанаберился я, хотя объяснение было простое, но пришло потом. Гласная "о" в слове полок при формообразовании становится беглой как потолок - потолке и пр. Но что нам было тогда до этой гласной. Правда, в записях последних лет ясно слышится, что Владимир великодушно разрешает гласной "о" все-таки убегать, компенсируя ее отсутствие в ритмической пружине строенной соседкой "л" - "на пол-л-л-ке у самого краюшка..." и т.д.
В этом замечании, которому я не мог дать объяснения, и в том, что мы часто потом пели "Баньку" вместе, и есть тайна, вся тайна моего автографа, вся тайна моего "соучастия" - счастливого и горючего. А еще потом, я уж не мог ему подпевать, кишки не хватало, такие мощности нездешние, нечеловеческие он подключал, аж робость охватывала.

...В добавление. Или в послесловие. На одном из выступлений мне пришла записка: "Правда или сплетня, что вы завидуете чистой завистью Владимиру Высоцкому?" Ответ, который я осуществил, показался мне не столь удачным, сколько почти искренним. - Да, я завидую Владимиру Высоцкому, но только не чистой, а самой черной завистью, какая только бывает. Я, может быть, так Александру Сергеевичу Пушкину не завидую, как Высоцкому, потому что имел честь и несчастье быть современником последнего.

Громко! Несоразмеримо? Но ведь иные считают и говорят, как обухом под дых и наотмашь: "Высоцкий? Мы такого поэта не знаем..." А истина... Да разве не существует она вне наших мнений, вкусов, словесных определений?
Вот и весь частный случай, что хотелось мне Вам сообщить, уважаемый редактор.

Из книги ВЛАДИМИР ВЫСОЦКИЙ Кинематографические воспоминания 1989г

Владимир З
| 2017 |